— Я велел их во двор привести. Там с ними Гуро и Щусь с хлопцами.
— Хорошо. После обеда я ими займусь, побеседую, — сказал Махно с загадочным видом.
У Левки дрогнули ноздри. Он хорошо знал, как «батько» проводит беседы.
— Ну а еще что? — после некоторого молчания спросил Махно.
— Я хочу сказать за ту барышню, шо взяли в Глубоком. Есть такая надежда, шо она с продотряда.
— Призналась?
— Молчит. Я под нее и лампу ставил и пальцы ломал. Молчит, гадюка, только царапается. — Левка Задов, завернув рукав, показал свежую ссадину пониже локтя.
Махно снял очки и насмешливо посмотрел на него.
— Плохой ты разведчик, если у тебя люди молчат, — сказал он, усмехнувшись. — Ничего, мы заставим ее говорить. Зашейте ей кошку в живот. Только позовите меня, я приду посмотрю… Ну, все?
Левка угодливо усмехнулся, потер руки — видно, давно ждал этого вопроса. С видом заговорщика он подвинулся к Махно и, понизив голос, сказал:
— Нестор Иванович, ту коломбиночку с хутора, шо ты говорил, я расстарался.
— Ну? — Махно с довольным видом взглянул на него. — Привез?
— Здесь она… Батька не давал, топором отбивался. Пришлось его на месте пришить.
— Может, кто посторонний видел?
Левка откинулся на стуле и обеими руками махнул на Махно:
— Шо ты! Разве мне в первый раз! Все шито-крыто! А хутор мы спалили. Нехай теперь…
Левка смолк и быстро оглянулся на дверь. В комнату вошла попадья с подносов в руках. Следом за ней появился неряшливо одетый человек лет пятидесяти, с длинными, до плеч, поседевшими волосами, в мягкой фетровой шляпе и золотых очках на мясистом носу.
— Приятного аппетита, — глухим голосом сказал вошедший, оглядывая стол беспокойным взглядом серых выцветших глаз.
— Хлеб да соль, — усмехнулся Махно. — Проходи, Волин. Садись с нами обедать.
— Я уже пообедал, — сказал Волин, присаживаясь к столу и проводя нечистой рукой по давно не чесанной бороде.
— Ты все же выпей. Генеральский. Сам Слащев мне ящик прислал, — сказал Махно, усмехаясь и наливая в стаканчики.
Волин взял стаканчик дрожащими пальцами с черными ободками на длинных, как когти, ногтях и, коротко закинув голову, смахнул коньяк в рот.
— На-ка вот, закуси, — Махно подвинул ему огурцы. «Батько» внешне несколько иронически относился к анархистам, сбежавшимся к нему под черное знамя со всех сторон России, но к Волину, своему учителю, от которого еще в молодые годы перенял взгляды анархизма, относился с подчеркнутым уважением. Назначив Волина председателем военного совета «армии», Махно проводил через него все свои начинания, вплоть до печатания фальшивых денежных знаков, делая вид, что во всех своих действиях подвластен совету. А Волин, в свою очередь, во всем поддерживал «батьку».
Преждевременно состарившийся, Волин производил своей растрепанной фигурой, мало знакомой с водой, щеткой и гребнем, впечатление беглеца из сумасшедшего дома.
Хорошо сознавая, что махновщина — явление временное и рано или поздно придется расплачиваться за все злодеяния, он последнее время усиленно топил страх и горе в бутылке…
Волин налил второй стаканчик и залпом выпил. В голове гудело еще со вчерашнего дня, и теперь он в полузабытьи ссутулился на стуле, обмяк, словно у него вынули кости.
Махно хлопнул его по плечу:
— Не спи, старик! Давай выйдем во двор.
— Зачем? — спросил Волин, поднимая на него тусклый взгляд выцветших глаз.
— С путиловцами о том, о сем потолкуем, — сказал «батько» зловеще.
Махно двинул стулом, шумно поднялся и в сопровождении Волина вышел во двор.
Шесть раздетых до белья пленных, опустив головы, стояли около колодца в тени тополей. На их бледных лицах, покрытых синяками и кровавыми ссадинами, лежало выражение обреченности. И только один, стоявший справа, немолодой рабочий с черными живыми глазами, встретил Махно прямым, ненавидящим взглядом. Он повернулся к товарищам и тихо сказал:
— Поднимите головы!.. Покажем, как умирают большевики!
Махно остановился и тяжелым взглядом недобрых глаз стал оглядывать пленных. Он вообще холодно относился к рабочим, а тут были продотрядники, которых он ненавидел и расправлялся с ними жестоко.
— Ну-с, лебеди, расскажите, зачем на Украину пожаловали? — после некоторого молчания спросил он, прищурившись.
Пленные хмуро молчали.
— Понятно, — раздражаясь, заговорил Махно, — вы только в своем Питере привыкли шуметь: мы, мол, путиловцы, столпы революции, опора Советской власти… И только! — заключил он фразу своей обычной поговоркой. — Не пойму я, что вас заставляет, дураков, за города держаться… Надо сейчас же, немедленно бросать города и идти в села, степи, леса. И только! — Махно, свергнув очками, оглянулся на Волина; тот одобрительно кивал ему головой. — Ну, вот ты скажи, — подступил «батько» к подростку-рабочему с девичьим лицом. — Скажи: правильно я говорю?
— Что же тут правильного? — пожимая худыми плечами, ответил пленный. — Мне и в городе хорошо.
— Ну а тебе? — спросил Махно рабочего с черными живыми глазами. — Или ты тоже дальше своего носа не видишь?
Рабочий усмехнулся.
— Я-то вижу, а вот ты очки побольше надень, чтоб видеть дальше, — сказал он.
— Что же ты видишь? — спросил Махно, с трудом сдерживая закипавшую злобу.
— Что я вижу? — Рабочий в упор взглянул на него. — Я вишу ту великолепную жизнь, которую ни ты, ни твои подручные никогда не увидят!
— Вот как! Гм… Что же это за жизнь? — спросил Махно, шевельнув ноздрями широкого носа.
— Смотри! — рабочий простер руку вперед. — Хотя нет, ты все равно не можешь увидеть. А я вижу, и товарищи мои тоже видят. — Он прихватил стоявшего подле подростка и, прижимая его к себе, продолжал: — Мы видим новые цветущие города!.. Мы видим богатейшие поля! Мы видим работающие на них машины!.. Это счастливый труд без эксплуататоров и паразитов! Это социализм!..
Махно, тяжело дыша, смотрел на него.
— Это ты Гобар? — хрипло спросил он, сделав знак Гуро и остальным подойти ближе.
— Хотя бы! — Гобар поправил съехавшую на глаза окровавленную повязку и усмехнулся.
— Смешься, гад? — спросил Махно.
— Это кто ж такой гад?
— Ты!
— Нет, я человек, — сказал Гобар гордо. — А вот ты паразит. Не напился еще рабочей крови? Смотри, захлебнешься!
— Что?! — Махно схватился за кобуру. — Молчать! Застрелю!..
Гобар, стиснув зубы, смотрел на него. Грудь его часто вздымалась.
— А я от тебя другого и не жду, — заговорил он, помолчав. — Но имей в виду, гадина, что и вам от наших рук живым не уйти! Не будет вам места на нашей земле! Не будет…
— Руби его! — крикнул Махно. Гуро первый рванул шашку из ножен.
— Всех! Всех! — кричал Махно. Раздались стоны, крики…
В несколько секунд все было кончено.
Пошатываясь как пьяный, Волин пошел со двора. Левка Задов как ни в чем не бывало фыркал, смывал кровь у колодца. Тощий Гуро, придерживая ведро, лил ему на руки воду.
Щусь и другие махновцы заботливо протирали клинки.
— Ну, пошли в хату! — сказал Махно.
Шумно разговаривая и стуча сапогами, «батько», Левка и Щусь вошли в комнату. Волин сидел за столом, уронив на руки лохматую голову. Перед ним стояла пустая бутылка.
— Левка, коньяку! — распорядился Махно. — Садись, Щусь.
Но не успел Левка откупорить бутылку, как на улице послышался конский топот.
Щусь метнулся к окну. Неподалеку от хаты копошилась в пыли какая-то темная масса.
— Что там? — нетерпеливо спросил Махно.
— Не пойму, Нестор Иванович, — сказал Щусь, высовываясь в окно и заглядывая на улицу. — Кажись, кто-то упал… Ага, вот теперь видно: и конь и человек рядом лежат. Загнал, видно, коня. Видать, кто-то из наших.
— Давай его сюда! — сказал Махно. Щусь, гремя шпорами, выбежал на улицу.
Волин зашевелился, поднял тяжелые веки и беспокойными глазами посмотрел на Махно. В сенцах, слышно было, кого-то тащили. Дверь с шумом раскрылась, и двое людей — один в засаленной фуражке со сломанным пополам козырьком, другой гололобый — почти внесли на руках маленького человека, в английском френче. Его красное лицо с заячьей губой было покрыто черными потеками засохшего пота. Вошедшие попытались поставить его перед «батькой», но человек мешком опустился на пол.
— Дайте ему коньяку, — распорядился Махно. Стуча зубами о край стакана, человек сделал два-три глотка и попытался встать перед «батькой», но смог только присесть.
— Кто такой? Откуда? — грозно спросил Махно.
— С-пид Матвеева кургана, батько, — с трудом заговорил человек. — День и ночь трое суток витром лител… Пять коней загнал.
— Не тяни! Говори, что случилось.
— Великая сила, батько, идет… А кони у них!.. — Человек трясущейся рукой расстегнул френч, разодрал подкладку и, нашарив сложенную вчетверо бумажку, протянул ее «батьке».
